Почему являюсь я роком

Погода — мерзость, небо темно, зябко и зыбко, вихри враждебные, и капли дождя как сопли. Голова всё равно что с бодуна, горло отвратительно першится, и очи сочатся малодушной простудной слезой. В аллеях сорно, в куртинах росно, иду получить долгожданные, но до ужаса скудные деньги свои. В первом банкомате денег нет, во втором тоже, в третий очередь как на похороны Майкла Джексона. На площади — «Восеньскi кiрмаш», зябко одетая девчоночка в морщинистых колготках выводит «ляляля» в микрофон, у неё белые бантики и интонации исполнителя русского шансона, а у сцены стоят и слушают её четыре человека, половина из них алкоголики. Основная же масса человеков копошится поодаль у павильонов и грузовиков с картошкой, парочками, как гимназистки, прогуливаются средь них бдительные мордовраты менты, бойкая бабка вопит на разбухшую продавщицу, а молодая коротконогая пара деловито перебирает помидоры. Апчхи! Летите, голуби, летите, пока рогатку сдал в ремонт. Бывают дни и говённей. У Кiрмаша также великое стояние в банкомат, прыщавая девка, убыстрившись до неприличия, вскакивает в очередь аккурат передо мной. Приступ мизантропии не даёт остановиться здесь надолго, стать, стоять и ждать своего часа, идём дальше. Дошёл до цирка; там, почти сзади, есть Секретный Банкомат, О Котором Знает Не Каждый. Снял наконец свои жалкие гроши. Стою, верчу бумажки в руках, и вдруг откуда-то из недр здания раздаётся протяжный, раскатистый и мучительный рёв. Наверное, это лев, и ему-то уж точно похеровей, чем тебе, такая силища загнана в клетку, львиная, а не лошадиная. Вслушайся хорошенько, прежьже чем быть недовольным жизнью. С такой-то силищей какое должно быть отчаяние и какая жажда свободы! УРРРРРРРРРРРРГ!!! Как безответно! Как безвопросно! Как гривуазно! Но всюду — боль! Это, дружочек, клетка, несколько метров на несколько метров, понимаешь ты или нет. «Держись, браток», — громко говорю я в стену льву, и мужичок с папиросой наблюдает меня с любознательным удивлением, как профессор Ломброзо Джека-Потрошителя. Я тоже смотрю на него внимательно, а то как он дрессировщик. Да нет, простой такой индифферентный симпатяга. «Надо бы нам с вами освободить его оттуда», — говорю ему я, — «но в силу ряда причин это, конечно же, невозможно». Так я и ухожу, ссутулившись, презренный, со своей жалкой подачкой, не освободивший льва, да я ни на минуту не помышлял об этом серьёзно. Ни на секунду.

Картинка не для наезда, а просто хорошая.